Джон Мастерс
Ночь над Бенгалией
(Ночные гонцы)
Глава 13
В дальней стене резко распахнулась дверь и в комнату вступил Серебряный гуру. Он закричал:
- Спасайте сахиба! Заприте дверь! Сюда вот-вот ворвутся, чтобы убить его!
Родни в изумлении уставился на него поверх голов сипаев. Толпа вовсе не казалась ему такой уж опасной, но, когда имеешь дело с пьяными, судить наверняка невозможно. Сипаи замерли на ходу; наик Парасийя развернулся, посмотрел на Гуру и внезапно подхватил его крик:
- Спасайте сахиба!
Сипаи большей частью подались назад, но несколько человек бросились мимо Родни к двери. Один из них - приземистый, длиннорукий, с выступающей вперед нижней челюстью и приплюснутым носом - чуть приоткрыл дверь и выкрикнул в щелку:
- Ступайте прочь! Никакого сахиба здесь нет!
- Мы видели, как он вошел. Он оскверняет храм!
Так что в конце концов их настроение все-таки переменилось. Обезьяноподобный коротышка усмирил их хриплым ревом:
- Нет тут сахиба! Вон отсюда, вы, свиньи пьяные! Прочь!
В комнату, переваливаясь, вошел главный жрец храма. Его лоб по центру пересекала красная черта, на голом животе поперек складок жира наискось свисал священный шнур, а лицо было серым от страха. Он что-то прошептал гуру.
Гуру повернулся к Родни:
- Пойдемте со мной - вот сюда. Этот проход открывается на главную площадь, но на эту сторону никто не обратит внимания. Держитесь по правую руку.
На ходу перед Родни промелькнула базарная площадь: лица, забрызганные красной краской, развевающиеся, испещренные пятнами одеяния, колеблющиеся в мерцающем свете фасады дальних домов - полотно Брейгеля, внезапно возродившееся к жизни... Вокруг с криками метались стадами карликовые тени, некоторые были с привязанными деревянными фаллосами. Фейерверки, в которые кидали порошок, вспыхивали странным, неземным огнем; ракеты прочерчивали по небу яркие следы; звенели колокольчики; завывали раковины. А на ступенях храма, не обращая на все это ровно никакого внимания, мочился горбатый белый буйвол - мочился и жевал тяжелый венок из цинний, канн и жасмина, свисавший с его шеи.
Они вошли в распахнутую дверь и Серебряный гуру задвинул засов.
Комната была примерно двадцати футов шириной. Пол и стены были облицованы красным камнем, потолок расписан черным с золотом узором. Из каждой стены далеко вперед выступали по шесть столбов. В комнате было две двери - через одну они вошли, а другая была открыта на пустырь, примыкавший к храму сзади. Пьяная толпа на пустыре уже рассеялась и только временами порывы раскаленного воздуха доносили приглушенный шум голосов с базарной площади.
Прямо над столбами тянулся лентой каменный фриз, изображающий приключения бога Шивы на его родном гималайском пике Кайлас. В центре комнаты из пола вырывался футовый фаллос из красного песчаника; скульптор врезал в камень лицо и тело Шивы, и кто-то обмазал изображение алой краской. В глиняных горшках, распространяя неясный свет, горели хлопковые фитили. Горшки стояли в трех углах комнаты, а в четвертом у подножия маленького восьмирукого идола теплилась лампада. Идол сидел, скрестив ноги в позе лотоса, и двумя руками притягивал к себе крохотную фигурку женщины. Ее геометрически круглые груди были сплюснуты, руки и ноги обвиты вокруг его тела, а каменные складки ее половых органов поглощали его член. По полу были раскиданы лепестки жасмина и лепешки высохшего навоза: священный бык успел побывать и тут.
Родни прислонился к стене и утер пот со лба. Он с отвращением заметил, что вся его одежда заляпана красной и голубой краской. Резко вскинув глаза, он спросил на хинди:
- Что все эти сипаи делают здесь? И без мундиров?
Гуру опустился на пол и сел, привычно выпрямив спину.
- Им ведь полагается отпуск на время Холи, не так ли? Здесь знаменитый храм Шивы и можно полностью удовлетворить священные порывы плоти. Не знаю, почему они без мундиров. А вот о чем действительно стоило бы спросить, это что вы тут делаете?
Родни вспомнил, что сам давал Парасийе отпуск. Остальные тоже, видимо, получили отпускные от своих ротных командиров, а потом объединились, чтобы вместе нанять несколько повозок. Ничего странного в этом не было.
Не сводя глаз с гуру, он начал собираться с мыслями. Еще полчаса назад его занимали только исчезнувшие повозки; он думал и действовал как английский офицер на службе Достопочтенной Ост-Индской компании. Но пришедшая в беспорядок одежда, вырвавшееся наружу и пропитавшее воздух желание, вся эта ночь полнолуния и сексуального безумия - все вместе сговорились заставить его забыть о том, что он англичанин и находится тут по праву расы и завоевания. Он обязан это вспомнить, потому что он здесь по службе.
Он заговорил по-английски:
- Гуру-джи, я и есть тот ваш пьяный соотечественник, который мотался в полночь по окрестностям Бховани - только я был не настолько пьян, чтобы не заметить снаряды. Я действую на основании приказа. Вы немедленно - и правдиво - объясните мне, что это за заговор, в котором замешаны вы, мистер Делламэн и правительство Кишанпура. И говорите по-английски.
Он прикидывал, что ему делать, если Гуру откажется говорить. Наставить на него пистолет и с помощью сипаев переправить через реку? Гуру повернул голову и его глаза, обычно устремленные в никуда, сосредоточились на Родни. Родни ответил ему мрачным взглядом. Де пары горящих светлых глаз, голубые и серые, скрестились в слабом мерцании ламп. Гуру заговорил и Родни отвел взгляд. Он победил.
- Я вам расскажу, а что вы будете делать с этим потом - мне все равно. Все началось, когда рани убила старого раджу. Я это предвидел, но в ту пору это меня не касалось, поэтому я не стал вмешиваться.
Он говорил по-английски неуверенно, как человек, который от него давно отвык, но никаких следов простонародного выговора или местного диалекта в его речи не чувствовалось.
- Почему она его убила?
- Страх - и похоть. Она из тех женщин, у которых огонь в чреслах, и за это, без сомнения, будет гореть в аду. В этой жизни, чтобы залить такой огонь, требуется много мужчин, и раджа это обнаружил. Сначала он не поверил - как, я вижу, не хотите верить вы, - но ему пришлось. И она его убила.
Родни следил за тем, как над лампами курится дым. Каменная женщина, вжатая в идола, не шевелилась, но тени были пронизаны ее страстью.
- Продолжайте.
- Деван увидел в этом шанс вернуть власть, которой некогда обладал его род. Вам известно, что он происходит от Бхолкаров, Бхолкаров из Гогхри? Он начал готовить переворот, чтобы свергнуть рани и самому стать правителем при каком-нибудь Раване в качестве марионетки. Возможно, при нынешнем мальчике.
- Но с первого января ему просто не хватило бы времени, чтобы все подготовить и привести сюда морем пушки.
Гуру сделал ощутимую паузу.
- Он все продумал заранее. Он знал, что рани рано или поздно это сделает. И далеко не все пушки прибыли морем. По всей Индии во дворцах магараджей есть немало потайных мест.
- Так, значит, рани и ее сторонники будут убиты! Это об этих убийствах мечтал деван? Вы не можете убить ее!
- Почему? Что такое смерть? Чем она так страшна - особенно мне?
Он вытянул свои покрытые чешуей руки и рассмеялся ясным звенящим смехом, до ужаса неуместным и пугающим.
- Она умрет. Умрете и вы - когда-нибудь.
Он опередил вопрос, готовый сорваться с губ Родни.
- Делламэн-сахиб - мистер Делламэн, как принято выражаться на вашем языке - тоже попал в заговорщики, но не по своей воле. Задолго до убийства, по меньшей мере за три года, здешние правители стали платить ему, чтобы обеспечить провоз опиума, соли и девочек-проституток через княжество. Контрабанда всегда приносила государству главный доход: Кишанпур и сейчас расчетная палата для всей Центральной Индии. Только теперь приходится платить за "покровительство" не могольским наместникам, а английским чиновникам. Взятки, обычно в виде бриллиантов, вручались мистеру Делламэну разными людьми, но всегда от имени старого раджи, а теперь - от имени рани. Деван просто добавил свое оружие к тем караванам, которые везут опиум и девочек. Он пригрозил мистеру Делламэну, что расскажет о самых первых взятках и тем самым навсегда погубит его карьеру. И в придачу добавил большую сумму от себя.
- Вы хотите сказать, что Делламэн берет деньги от рани за то, что смотрит сквозь пальцы на контрабанду, и одновременно позволяет девану использовать ее караваны, чтобы ее же погубить?
- Да. Мистер Делламэн однажды оступился, а уж дальше его подтолкнули, куда надо. Но есть одна причина, по которой он и не пытается бунтовать. Ему известно, как известно мне и еще многим и многим, что генерал-губернатор не станет лить слезы, если рани убьют. Конечно, лорд Каннинг никогда не отдаст Делламэну такой приказ, в отличие от Великого Могола - мы вообще раса лицемеров, сэр. Но если... Люди ее очень не любят. Дворцовый переворот лучше, чем народный бунт, потому что он не обеспокоит других раджей. Дайте себе труд подумать, и вы поймете, что я имею в виду.
Как бы горько это не было, Родни понял и кивнул головой. Если кишанпурцы восстанут и свергнут рани, они сразу же попросят англичан взять управление на себя, поскольку им и в голову не придет, что они могут править сами. Англичане будут вынуждены взять власть во избежание хаоса, и ничто не убедит остальных князей, что они не спланировали все с начала и до конца именно с этой целью. С другой стороны, заговор девана сведет все к дворцовому перевороту, который не изменит отношений между княжеством и Компанией, и не обеспокоит других правителей.
Он видел, что это даже слишком вероятно. Конечно, двоедушие Делламэна по отношению к рани не имело оправдания, но обстоятельства были таковы, что легко могли подтолкнуть столь честолюбивого и нервного человека к решению не противиться этой новой смеси шантажа и подкупа. Булстроду, после того, как он получит рапорт Родни, тоже придется действовать очень осторожно. И только одно выглядело необъяснимым - девана ненавидели не меньше, чем рани и ему также угрожало народное восстание. Но, вероятно, всему свое время. Думать об этом было не слишком приятно.
Родни повернулся к Гуру:
- А как вы смогли узнать так много? Вообще, кто вы такой? Я знаю, что вы разыгрываете святого, и скоро станете убийцей - но кто вы на самом деле?
- Рядовой Ее Величества Сто двадцать четвертого пехотного полка - только, когда я дезертировал, это был Его Величество король Георг Четвертый. Тридцать лет назад, вы тогда только родились. Я вижу, вас удивляет, что у меня нет простонародного выговора. Далеко не все рядовые родились трущобным отребьем. Кажется, так выражался о нас Веллингтон? Я был рожден джентльменом, и даже немного больше. Кроме того, долгие годы я слышал английский только из уст офицеров, говоривших на нем около моего дерева в Бховани. Вслух говорить я отвык, но я часто говорил по-английски про себя, в голове, и старался подражать тому, что слышал. Когда-то я был хорошим солдатом. Я я был молод - моложе вас - и вовсю пил и гулял по ночам с другими парнями. И однажды - это.
Он протянул руки вперед.
- Пятно - вот здесь. И в тот же день - пятьдесят ударов плетью за опоздание на вечернюю поверку. И я дезертировал. Индия коснулась меня - вот здесь - и я стал принадлежать ей.
- Но вы же христианин!
- Что такое христианин? Или факир, или садху? Разве проказа - сама по себе не религия? Два года я жил в трущобах Бенареса с вдовой метельщика. Пять лет я бродил по дорогам как нищий и изучал ремесло факира. Да, вороны были самые настоящие, и я могу показать вам множество других страшных вещей. Я читал священные книги и спорил со святыми людьми в пыльных храмах, мечетях и сикхских гурдварах. Проказа становилась все сильнее. Четыре года я провел отшельником в гималайском святилище около Бадринатха. И, наконец, я пришел в Бховани и сел под пипалом. Это было девятнадцать лет назад.
- Зачем вы присоединились к этому мерзкому заговору? Какая вам от этого выгода? Вы же должны понимать, что творите только зло.
Гуру перевел взгляд на стену и целую минуту молчал. Его голос стал гораздо мягче.
- Капитан Сэвидж, я вас знаю. Я видел, как вы съезжаете галопом с Хребта, как смеетесь и шутите с другими офицерами и сипаями. Я знаю, что вы мечтаете о романтическом приключении. Я знаю, что приказ не обязывал вас переплывать Кишан, и идти следом за мной в храм. Вас толкнула на это кровь, которая течет в ваших жилах. А вам не приходило в голову, что я могу быть похож на вас? Моя кровь с того же острова, и за все эти годы на дорогах я так и не научился ее обуздывать. Мой народ отказался от меня.
Он снова поднял руки и медленно опустил их.
- Я должен был рыться в навозе, чтобы найти свое золото. И я его нашел, мое чистое золото. Я, прокаженный, сижу под деревом, и из мира прокаженного - который всегда одинок - вторгаюсь в другие миры. Это не первое мое приключение - можете называть его заговором, если хотите, - но, наверное, последнее. Я старею.
Родни тревожно мерял шагами комнату. На одном конце его взгляд натыкался на пустырь и низкую ограду, на другом - на бога и женщину, слившихся в каменном объятии. От его ходьбы воздух в комнате пришел в движение. Пламя в горшках колебалось, фитиля оплывали, а по потолку ползли перекрученные тени. В душном воздухе висел запах благовоний и древесного дыма и пульсировал монотонный шум. С одного конца он видел распрямленную спину Гуру и его спутанные волосы, а с другого - встречался с его взглядом.
Это был взгляд глаз Северного моря, серых глаз Английского канала, и в их сетчатку навеки впечатались тридцать лет. Тридцать лет бесконечно плодящейся нищеты, рассыпающегося и постоянно возрождающегося праха, кружащих стервятников, свинцового неба, теплых дождей, бушующей похоти и серебряной кожи. Когда-то он был так же свеж, как молодой Майерз: высокий юноша в мундире из красной саржи, который вместе с тысячами таких же, как он солдат, пил крепкий ром и ругался однообразной солдатской бранью. Индия прикоснулась к нему, но не раскаленной рукой смерти. Тогда его тело положили бы под плиту на обнесенном стеной кладбище, и стянутое судорогой, усохшее, потерявшее цвет, оно навеки бы сохранилось в английской памяти. "Здесь покоится рядовой N, Е.В. 124 пехотного полка, скончавшийся от холеры такого-то дня 1827 года, стольких-то лет от роду". И этих лет так мало: Родни выдел сотни таких могил.
Эти мертвецы принадлежат Англии и навеки останутся с нею под индийскими деревьями и индийским солнцем. И в конце времен их помянут вместе с юношами, которых опустили в море, и с девушками, которые лежат под холмами Девона.
Но этого высокого человека среди них не будет, потому что Индия прикоснулась к нему, и обратила его белизну в серебро. Она избрала его, заклеймила и с позором увлекла во мрак и ослепительный свет. После этого у него не могло быть другого хозяина, слуги или возлюбленной, кроме нее, и поскольку она ласкала его, и он носил ее отметину, ее люди преклонились перед ним.
Родни почувствовал, что к глазам подступают слезы. Луч света вспыхнул на спине Гуру, резкими тенями проступили лопатки. Индия забрала его, не оставив ему выбора. Как индус он был и здравомыслящ, и мудр, и возможно, даже милосерден. Родни сморгнул и крепко сжал зубы; как англичанин Гуру был, скорее всего, безумен и наверняка жесток. Они собирались убить Шумитру. Той ночью в шатре у водопада, когда она была вне себя, она бормотала бессмысленные слова: "Все зашло слишком далеко! Я не смогу ничего остановить!" Теперь он все понял: она знала о заговоре, и, отказав ей, он обрек на смерть и ее, и ее маленького сына.
- Рани предложила мне командовать своей армией. Ей известно о вашем заговоре. Почему она не обратилась к какому-нибудь другому англичанину?
- Может, ей что-то и известно, но она ничего не может сделать. Было время, когда ее устроил бы любой англичанин. Сейчас она все еще надеется, что вы передумаете - по причинам, которые, надо думать, вам понятны.
Родни еще раз прошелся по комнате и наконец принял решение.
- Ладно. Я расскажу ей все, что знаю. Если она пожелает, я со своим отрядом доставлю ее в английские владения, где она будет в безопасности. Мне все равно, что она натворила. Я не позволю этому кровожадному крысенышу Девану убить ее! Само собой, я обо всем доложу командиру, который меня послал. И если вы нам понадобитесь, мы разыщем вас, куда бы вы ни скрылись.
Уже четверть часа его неясно беспокоило еще что-то, что-то важное, касающееся его лично. Теперь он понял. Любой индийский правитель знал, что своим нынешним подчиненным положением он обязан дисциплине и профессиональному мастерству туземных армий Компании, потому что без туземных солдат у английского копья не было бы древка. Вполне вероятно, что и те, кто хочет свергнуть правителя, готовы будут заплатить высокую цену людям с такими навыками.
- Эти туземные офицеры и сипаи... Ваши люди не уговаривали их дезертировать, чтобы помочь при перевороте? Не заманивали возможностью пограбить, высоким жалованьем и тому подобным?
- Нет, сэр. Они здесь в поисках плотской любви и спасения души, как я вам и говорил. Они никогда не дезертируют. Вы и сами знаете.
Это было верно. Ему почти не доводилось слышать, чтобы сипаи дезертировали ради службы в княжествах, хотя те, кто уходил в отставку по возрасту или был изгнан по другим причинам, всегда могли найти раджу, жаждущего их нанять.
Взгляд Серебряного гуру снова устремился в никуда. Говорить было больше не о чем. Родни надо было разыскать Рани, предупредить ее и снова переплыть реку. Он сказал:
- Я ухожу и... может быть, привести вам в Бховани врача, чтобы он посмотрел вас?
Он знал, что никакой врач ничего не сможет сделать; гуру не ответил. Родни беспомощно смотрел на покрытую шрамами спину. Наконец он вышел на пустырь. В куче отбросов рылась собака, под низкой стеной, завернувшись в покрывало, спал какой-то человек. Переулки были пустынны и тихи, и только с базарной площади доносился отдаленный шум. Лунный свет окрасил стены домов блеклой голубизной; огни фейерверков, вспыхивая в небе, отбрасывали на крыши и карнизы красные отблески. Засовы дверей и ставни окон были забрызганы красными и голубыми пятнами.
Он быстро шел по пыльной дороге, держась под самыми стенами, часто оглядываясь и замирая перед каждым перекрестком. Никакой нужды в такой осторожности не было, но он был на пределе и охотно перешел бы на бег. Было уже почти три утра; он пытался придумать, какими словами все объяснить Шумитре. На окраине города он остановился на углу, и стал прикидывать, не повернуть ли направо, к крепости.
Из-за угла возникла белая тень и налетела прямо на него. Он резко схватил ее: и мускулы, и нервы были в крайнем напряжении. Тень охнула и он понял, что это женщина, с головы до пят закутанная в бурку. Она рванулась вперед и свирепо прошептала:
- Пусти, пьяная свинья!
И властный голос, и сверкание черных глаз за грубой сеткой были ему знакомы. В тот же самый миг она узнала его. Он ослабил хватку, и за плечо подтащил ее к дверному проему.
Она мягко произнесла:
- Итак?
- Что ты здесь делаешь, Шумитра?
Одно мгновение она молча смотрела на него. Он почувствовал, что ее плечи напряглись. Она указала на красные брызги на его одежде:
- Похоже, мы с тобой здесь по одному делу.
- Что ты имеешь в виду?
- Холи, болван!
Она вся трепетала под его рукой, но голос постепенно окреп и в нем звучала только дрожь ярости.
- Ты что, совсем младенец? Тебе еще и объяснять надо? Если тебе нужна черномазая девка, то, может, я сгожусь? Если я для тебя недостаточно искусна, и ты предпочитаешь уличных блядей, то почему не переоделся, как это сделала я?
Он рывком вытащил пистолет и почувствовал, что его сейчас вырвет. Эта нежная плоть покорялась ему - и любому позору этой ночи. Это тело, благоухавшее жасмином и сандаловым деревом, по своей воле проникло в темные палаты храма. Под буркой на ней была одежда танцовщицы, одежда потомственной шлюхи, и в темноте никто не мог видеть ее лица.
Он зарычал и ткнул пистолет ей в живот. Ее черные глаза заволокло слезами, пока его палец дрожал на курке.
Он заскрипел зубами:
- Сегодня ночью... не занимайся своими мерзостями. Твой деван вместе с Серебряным гуру собираются убить тебя. У них есть тайный склад оружия и, похоже, они подкупили солдат. Возвращайся в крепость, забирай сына и скройся в английских владениях так быстро, как только сможешь. Ну вот, я выполнил свой долг. Ты для меня многое значила - такая храбрость и сияние. Я думал, что поступил с тобой как свинья, но ты... Ты, кровожадная сука!
Он отступил на шаг. Оценивая расстояние, он увидел, что из ее глаз струятся слезы, и услышал стон. Он изо всей силы ударил ее открытой ладонью по лицу. Она упала в канаву и осталась лежать, раскинув руки и беспомощно рыдая. Он стащил с пальца рубин и швырнул в нее.
Он повернулся и побежал, стуча сапогами по дороге. Его обступали видения: она лежит на подушках и благоухает мускусом; она скорчилась в темной комнате храма, и гуляки, сунув деньги жрецу, входят в комнату и шарят по ее телу. Двадцать раз с этой поры и до восхода: ищущие руки, потная возня; земледельцы, мертвецки пьяные и провонявшие пашней, придворные, больные сифилисом, крепкие носильщики, толстые купцы, сипаи. Она извивалась, лежа в темноте.
Он задыхался от бега и от усилий отогнать видения и все позабыть. Пусть эти твари хоть утонут в отбросах, в которых они барахтаются: в заговорах и встречных заговорах, изменах, предательствах, грехах, сводничестве, убийствах, наркотиках, садизме. Кончится тем, что одной половине станут выпускать кишки, а вторая будет следить за этим в зверском чувственном экстазе. А потом они начнут сначала.
Там, где проулок выходил в поля, он наткнулся на толстяка в белой одежде. Его он тоже раньше видел - тот самый калькуттский купец, который побывал в Бховани утром в понедельник по пути на восток, торопясь в храм, к женщинам и Шумитре. Родни метнулся прочь и побежал дальше, заметив внезапно застывшее лицо толстяка. Ну да, он же все еще сжимал в руке пистолет. Он засунул его назад в кобуру.
Пусть себе барахтаются... Красные брызги будут до конца дней гореть на его коже. Он хотел только одного - вернуться домой, сжечь одежду и снова стать англичанином, счастливым и незрячим.
тут вы можете оставить отзывы или комментарии к тексту
|
Дальше
