Джон Мастерс
Ночь над Бенгалией
(Ночные гонцы)
Часть 1. В верхних покоях
Глава 1
Родни отпустил поводья и вздохнул. Конь перешел на шаг. Кучка людей, заслоняя собой Хребет, теснилась около дерева, под которым жил святой. К одной из веток была привязана кобыла. Он узнал ее и снова вздохнул: Кэролайн Лэнгфорд заставила свою лошадку проделать длинный путь. Остановив Бумеранга, он принялся всматриваться поверх голов толпы. Труды дня были завершены, труды года - тоже, и он вовсе не торопился домой, в свое бунгало. Почему бы и не поглазеть, что происходит:
На промытом только что прошедшим дождем небе сияло послеполуденное солнце. Мужчины зевали и потягивались. Смуглые ребятишки голышом шлепали по лужам. К реке плавно спускались женщины, придерживая свертки белья на головах. Вокруг ствола священного дерева пипал было сделано земляное возвышение, кое-как облицованное камнем, на котором и восседал святой. Мисс Лэнгфорд, взобравшись на край, рассматривала его в упор. Молодая, невысокая женщина была одета в строгий серый костюм, подчеркивающий ее хрупкость. На маленькой головке торчала жесткая черная шляпка. Тонкая рука с запястьем таким узким, что казалось, вот-вот переломится, сжимала хлыст. Девушка не сводила глаз с гуру. Родни заметил, что от напряжения у нее на лбу, как всегда, проступила глубокая складка. Вокруг переливались все цвета радуги, и только она оставалась по-английски холодной. В толпе он увидел несколько сипаев из своего полка - Тринадцатый стрелковый, Бенгальская туземная пехота. Он терпеливо ждал.
Святой сидел лицом к северу, совершенно прямо, скрестив под собой ноги и вяло свесив руки вдоль тела. На нем не было ничего, кроме грязной набедренной повязки, едва прикрывавшей бедра. С реки задувал свежий ветер и на коже святого поблескивали капли дождя. Он сосредоточенно дышал. Изможденное, застывшее лицо его жило собственной жизнью. Рассматривавшему его Родни казалось, что взгляд глубоко посаженных, широко распахнутых глаз устремлен в беспредельную даль. Он не замечал окружавшей его буйной зелени и бурой земли, обычных для равнин Центральной Индии. Для него не существовали ни сами равнины, ни далекие города там, на севере. Он искал нечто иное. И не находил. Быть может, в бледном пламени этих глаз отражались ледяные склоны и снежные иглы гималайских бастионов, и пели серебряные трубы в заброшенном монастыре?
Из задумчивости Родни вывел голос - резкий и неожиданно глубокий. Кэролайн Лэнгфорд медленно говорила святому на хинди:
- Люди говорят, что животные тебя понимают. Это так? Как ты это делаешь? Я хочу знать.
Родни приподнял бровь и посмотрел на нее с невольным уважением. Она приходилось кузиной жене одного из офицеров его полка и в Индию приехала погостить. Последние полгода ее не было в Бховани - ее пригласил к себе раджа Кишанпура. Ей пришлось там изрядно потрудиться - ее хинди был на изумление хорош. Жена Родни, Джоанна, прожив в Индии шесть лет, знала двадцать слов, причем глаголы употребляла только в повелительном наклонении.
Мисс Лэнгфорд вскинула голову и заметила выражение его лица. Складка на ее лбу обозначилась еще сильнее. Она бросила:
- Добрый день, капитан Сэвидж.
Сипаи оглянулись и торопливо отдали честь - оба служили в его роте и он хорошо их знал. Он улыбнулся в ответ и еле заметно подмигнул, чтобы показать, что не одобряет неприличной навязчивости мисс-сахибы.
Под шатром ветвей в рассеянном свете мерцало тело святого. Дождевые капли пробили дорожки в покрывавшем его слое пепла и грязи: кое-где золотилась смуглая кожа, а кое-где отливали серебром пораженные проказой места. Лоб и руки блестели, как у статуи. Толпа молча ждала. Когда придет время, святой ответит, если захочет, и когда он ответит, белая женщина может пожалеть, что он не промолчал.
Молчаливое ожидание становилось все тягостнее. Родни хмуро рассматривал профиль девушки, на котором застыло выражение непреклонной решимости. Она выбрала самого непредсказуемого человека, чтобы изводить своими вопросами. На другом конце города жил йог. Он был погружен в медитацию и не нарушил бы своего молчания ради белой женщины - он не отвечал никому. Через Хребет постоянно бродили факиры, большей частью шарлатаны, голые и дерзкие. Они выпросили бы у нее рупию-другую и издевательски благословили взамен. Но этот старый прокаженный звался Серебряный гуру из Бховани. И на свой лад он был настоящим гуру - мудрецом и учителем. Он мог объяснить ей то, что знал, а мог осыпать двусмысленными похвалами и пригрозить вечным проклятием. С годами его нрав портился. И горожане, и сипаи относились к нему с опаской и гордо показывали приезжим как местную достопримечательность. Он пользовался широкой известностью и огромным влиянием среди индусов, во что бы они ни веровали. На восток до самой Патны и на север до Мирута все знали Серебряного гуру из Бховани. Родни отвел глаза от толпы. От ветхих, сложенных из кирпича и земли, городских стен к солнцу поднимался пар. На пологих речных берегах пестрели ярко одетые женщины, рылись в отбросах бродячие собаки, всплескивала рыба в реке. Родни взглянул на небо. Сквозь ветви проступали силуэты двух коршунов: на высоте в несколько тысяч футов они медленно описывали круги над городом и рекой. Среди трепещущих листьев пипала, нестройно посвистывая "свиш-свиш-свиш", скакала стайка пестрых миниветок. Никаких других птиц он не заметил.
Серебряный гуру поднял руку и устремил взор на мисс Лэнгфорд. Посыпались алые с золотом искры - миниветки сорвались с дерева и улетели. Бумеранг топнул копытом и мотнул мордой. Звякнула уздечка. Кобыла мисс Лэнгфорд покрылась потом, задрожала и подалась назад, натянув поводья.
Хлопая крыльями и хрипло каркая, на край возвышения опустилась ворона. Она склонила набок голову с колючими карими глазками и подскочила поближе. За ней появились еще две, за ними еще три, и еще одна... У Родни мороз пробежал по коже. Он торопливо огляделся. С юго-запада на небе проступали черные точки. Они приближались, увеличивались, обретали очертания - к пипалу стремительно слетались вороны, слетались по четыре и и целыми стаями. Покуда было место, они теснились на возвышении рядом с Серебряным гуру, потом стали налезать друг на друга прямо у ног столпившихся людей. Они хлопали крыльями, молча разевали клювы, и глаза их горели омерзительной преданностью. Родни вдруг осознал - достаточно знака, и он, задыхаясь, будет отбиваться от отвратительных крыльев, и грязные клювы будут метить в его глаза. Под деревом завоняло падалью. Гуру хрипло рассмеялся и воздел отливающие серебром руки над воронами:
- Много вас собралось! И что, у каждой - душа усопшего властителя? У тебя? ... И у тебя? А у какой душа того, кто еще утром правил на востоке? А?
Казалось, его голос разорвал невидимые путы. Неподвижно застывшие люди встрепенулись и, тяжело дыша, расталкивая друг друга, устремились прочь. Бумеранг ржал, и Родни, перегнувшись в седле, придерживал всхрапывающую кобылку мисс Лэнгфорд.
Сорвавшись, Родни рявкнул:
- Не валяйте дурака! В седло!
Побледневшая мисс Лэнгфорд молча скакала рядом с ним, и только когда они были вблизи военного городка, сказала:
- Не понимаю.
- Вы многого не понимаете!
Англичанке нечего совать нос в дела гуру и факиров, особенно если они отдают колдовством. Кроме того, он сорвался, и она должна была это заметить. Он ответил резко, намеренно грубо, но она и не думала сердиться. Она продолжала сосредоточенно хмуриться и снова заговорила уже на подъездной аллее Хаттон-Даннов - вскинула голову и заявила:
- Я узнаю, что все это значит.
Родни холодно поклонился и, оставшись в одиночестве, пустил коня рысью. Он ехал, низко опустив голову, так что подбородок упирался в грудь. Лужи на дороге отливали черным вороньим блеском. Он вздрогнул - он тоже ничего не понимал. Кажется, в сорок втором году на окраине Президентства старик Булстрод видел, как какой-то факир проделал что-то подобное. И вроде бы он говорил, что вороны слетаются, потому что чуют близящуюся беду. Он уже был под голыми ветвями золотого мохура и сворачивал на подъездную аллею, когда из-за кустов выбежал смуглый карапуз, споткнулся, упал и расплакался. Родни рванул поводья, соскочил на дорогу и подхватил ребенка на руки. Это был самый младший сын садовника. Слезы текли по его личику вперемешку с тушью, которой были накрашены крепко зажмуренные веки.
Родни ласково сказал:
- Ох, герой! Неужели тебе уже расхотелось жить? Ну-ну, все прошло.
По аллее спешила жена садовника. Она забрала ребенка, застенчиво улыбнулась Родни, и тут же снова прикрыла лицо концом сари. Он бросил поводья на холку Бумеранга, шепнул: "В конюшню, парень", и медленно направился к дому.
В тени высоких деревьев растянулось низкое, квадратное, грязно-белое здание, окруженное колоннами. Веранда была вымощена красной плиткой. Спереди пологая лестница без перил вела к подъезду для карет, а сзади крытый проход соединял бунгало с отдельно стоящей кухней. Справа по аллее, неуверенно переставляя ножки бродил сын Родни, Робин, в голубом костюмчике и соломенной шляпе. Он покрикивал на полосатого котенка Арлекина, который, задрав хвост трубой, как сумасшедший носился под развесистым баньяном. Вдоль стены ковыляла вразвалку айя Моти, ковыряя в зубах хворостинкой, и ее белая одежда резко выделялась на фоне багровых бугенвилий, оплетавших колонны.
Все было, как всегда и он забыл про ворон. Площадка для карет за домом пустовала и он с облегчением тихо присвистнул. Значит, фабрика кружев и сплетен уже закончила работу.
Из глубины дома на переднюю веранду выбрался на ревматических ногах дворецкий Шер Дил, главнокомандующий армии слуг, и замер в величавом поклоне. Посыльный Лахман уже торопился принять шинель. Помощник повара, судомойка, водонос, прачка и мальчик, приставленный к собакам, курившие у конюшенной стены самокрутки из листьев, поднялись на ноги и склонились в приветствии, сложив руки для салама. Из кухни раздался крик повара: "Сахиб вернулся!". Склонившийся среди клумб со шпорником и розовой кларкией садовник выпрямился и застыл в раздумье. У двери в ванную сидел, положив рядом метлу и корзину, метельщик из касты неприкасаемых. Он встал и поклонился. Бультерьер Джуэл выглянул из-под косматого олеандра, дважды тявкнул, и снова погрузился в изучение интересного запаха.
Робин отбросил свою огромную шляпу, завопил "Папа! Папа!" и неверными шажками побежал через аллею. Его тут же попытались остановить. Айя пронзительно закричала:
- Баба! Топи пер лагао!
Ей вторил по-английски другой, почти столь же высокий голос:
- Робин! Сию же минуту надеть шляпу!
Родни подхватил сына, закинул его, визжащего от восторга, себе на плечо, и поднял голову. На крыльце стояла его жена, Джоанна. Солнце освещало капризно нахмуренное бело-розовое лицо. На синем платье сиял золотой медальон. Одной рукой она поправляла пышные золотистые кудри.
- Родни, будь любезен, надень на него шляпу, не то он загорит так, что не отличишь от ребенка прислуги.
Он опустил мальчика на землю, нахлобучил ему на голову шляпу, и поднялся на веранду. Джоанна сказала, подставляя ему щеку для поцелуя:
- Не важно, что солнце уже почти село. В саду он должен всегда быть в шляпе.
Она пошла через холл в гостиную.
Он пожал плечами и направился в спальню. Лахман следовал за ним по пятам. Родни, зевая, присел на край кровати. Лахман стянул с него темно-зеленый мундир, потом, опустившись на колени, стащил с ног сапоги со шпорами и зеленые брюки со штрипками, и подсунул домашние туфли. Со спинки стула свисала темно-бордовая бархатная куртка, на сиденье лежали брюки и, поверх них, шапка с султаном. Родни взглянул на часы: до обеда - час, через четыре часа надо переодеваться к балу. Времени, чтобы отдохнуть, достаточно. Лахман по частям собирал ему кальян. Шер Дил стоял в дверях и наблюдал за этой процедурой.
В гостиной Родни опустился в глубокое кресло. Ламповщик, он же ночной сторож, виновато, бочком пробираясь среди обилия мебели, зажигал керосиновые лампы. В камине горел огонь. Родни удовлетворенно вытянул ноги - огонь означал, что до начала жаркого сезона еще есть несколько недель. Он ощутил, насколько устал, и вдруг осознал, что до сих пор не сказал Джоанне ни слова, даже не спросил про ее гостей. Он жаждал покоя. Шер Дил уже принес бутылку бренди, и она стояла рядом, на столике. Он поколебался, глянул на жену и, стараясь производить как можно меньше шума, налил себе стакан, разбавил водой и выпил.
Джоанна, не отрывая глаз от пяльцев, спросила:
- Как прошел день, дорогой?
- Как обычно - строевая подготовка, ротные счета ... - вот только ...
Он бы предпочел не вспоминать о воронах.
Она спросила:
- Что "вот только"?
- Я уже возвращался домой, когда случилось какое-то странное происшествие...
Он стал рассказывать, стараясь передать ей охватившее его впечатление, и оно ожило снова.
- Конечно, отец и Карри Булстрод толковали и о более диковинных вещах... Но этого я не могу объяснить. А ты что думаешь?
- Как ты сказал - мисс Лэнгфорд была без перчаток, или без вуали, или без накидки?
- Что? Нет, то есть да, без них. Я спросил, что ты думаешь о Серебряном гуру и воронах.
- Ну, это какой-то фокус. С этой молодой особой следовало бы поговорить. Меня удивляет, что леди Изабелла этого до сих пор не сделала. Нельзя позволять ее кузине так унижать нас перед черномазыми.
- Джоанна, пожалуйста, постарайся запомнить - индусов надо называть по их роду и касте, в крайнем случае, если не знаешь, "туземцами".
Он разозлился - как всегда, когда об этом заходила речь, и сильнее стиснул стакан.
- Черт побери, пойми же наконец. Мы служим Компании всю жизнь, пока в состоянии это делать. Мы трудимся, мы развлекаемся, мы правим этой страной, пока нам позволяют это туземцы, прежде всего туземные солдаты, сипаи. Если ты презираешь их, даже не показывая этого, они чувствуют и оскорбляются...
- Не чертыхайся, будь любезен. Извини меня. Но, право, ты чересчур уж щекотлив. И не кажется ли тебе, что ты уже достаточно выпил?
Она смотрела на бутылку бренди и вид у нее был совсем не виноватый. Он неторопливо налил себе еще. Оба помолчали. Внезапно она оживилась:
- Подожди минутку. Я покажу тебе, в чем я буду на балу.
Она легко проскользнула среди мебели, несмотря на огромный кринолин, очертания которого словно пародировали очертания полной груди, и почти сразу же вернулась с платьем: атласный лиф с глубоким вырезом мерцает сквозь белый тюль, три больших волана на левом боку закреплены отделанными жемчугом петлями.
- Ну, и само собой кринолин, и я надену сережки с жемчугом, и ожерелье - то, тройное, с сапфировой подвеской, а в волосы обруч, я еще не решила, какой.
Родни мысленно прикинул - только на жемчуга ушло его пятимесячное жалованье. В Бенгальской туземной пехоте немного было капитанов, так наряжавших своих жен. Может, они их не любили. А может, черт побери, им хватало ума не тратить свои сбережения на утоление женского тщеславия. Соперничество все равно шло не на равных: у леди Изабель Хаттон-Данн было большое приданое, другие тоже располагали кое-какими средствами. Он задумчиво посмотрел на жену и отметил, что у нее на лице стали появляться морщинки - следы всегдашнего недовольства.
Она прикладывала платье то так, то этак. Он заставил себя улыбнуться:
- Миссис Сэвидж, сегодня вечером вы будете королевой бала.
- Прелесть, правда? Да, мистер Делламэн уже пригласил меня на три вальса, с твоего позволения, разумеется, но я знаю, что ты не станешь возражать. А леди Изабель - только на два.
По холлу простучали шажки, задребезжала дверная ручка, и в гостиную ворвался Робин в вышитой ночной рубашке. Длинные, очень светлые, почти белые кудряшки слиплись после ванны. Джоанна торопливо убрала бальное платье и, наклонившись, подставила ему щеку:
- Осторожней! Спокойной ночи, миленький! Беги, помолись и в кроватку.
Родни поцеловал сына, вдыхая свежий детский запах. Ребенок искал глазами, чего бы попросить, чтобы подольше остаться в гостиной.
- Хочу пить бэнди, пани! Вот!
Родни потрепал его за ухо.
- Ну нет, маленький пьянчужка! Немедленно спать!
Айя увела мальчика. Родни налил еще стакан. Мистер Делламэн ... Делламэн Великий, комиссар округа, владыка над миллионами душ и главная цель всех женских интриг. На его обеденный сервиз смотрели, как на Святой Грааль. Это сравнение доставило Родни злое удовольствие. Как и все мужчины в Бховани, он недолюбливал Делламэна, и, как и все, не мог сказать почему.
Джоанна, не переставая болтать, снова склонилась над пяльцами:
- Я слыхала, Виктория де Форрест собирается быть в бордовом. Это просто неприлично!.. Миссис Камминг клянется, что видела, как вчера - в три часа дня! - у манежа Шестьдесят второго капитан Хедж держал Викторию за руку. Она уверяет, он прямо-таки гладил ее руку. Он такой необузданный, а она совсем созрела. Какая жалость, что ее отец не женится второй раз - это пошло бы ей на пользу...
Родни сонно кивал; мысли катились по привычной колее. В следующую пятницу - парад ... Куда, Господи ты Боже мой, сипай Мангларам мог задевать свой штык?... Когда же полк получит из Дум-Дума винтовки нового образца?... понадобятся новые патроны ... новая строевая подготовка ...
Он задремал. Высокий мужчина лет тридцати, черноусый, с глубоко посаженными глазами. Мускулы на правой руке напряглись - с такой силой он сжимал подлокотник кресла; левая рука вяло свисала. Лицо поражало тем же сочетанием покоя и порыва: волевой подбородок и чувствительный рот, прямые черные волосы и нос с горбинкой. Пламя камина придавало дочерна загорелой коже бронзовый оттенок и скрадывало морщинки в уголках глаз. Огонь затрещал, и тут же мужчина открыл голубые глаза, холодные и настороженные. Все было тихо. В гостиной бесшумно горел камин. Глаза потускнели, краешки рта дернулись вниз. Теперь через Хребет путешествовали только деревенские жители да бродяги. Исчезли князья, не стало охотников и никуда не скакали гонцы с опасными поручениями. Шел последний день 1856 года. В Индии царил безмятежный мир. Моголы ушли, Клайв давно умер. Родни снова задремал.
тут вы можете оставить отзывы или комментарии к тексту
|
Дальше
