Джон Мастерс
Ночь над Бенгалией
(Ночные гонцы)
Глава 5
Сквозь полуприкрытые веки, преисполненный сытостью и довольством, он наблюдал за танцовщицами. Он провел в Кишанпуре уже семь недель, с каждым днем все полнее осваиваясь с новым образом жизни. Но завтра, в субботу, двадцать первого февраля, ему предстояло возвратиться в мир формальностей. Завтра на коронацию маленького раджи и на тигровую охоту прибывали английские гости. Он уже предвидел, насколько их присутствие будет сковывать туземцев, да и его самого. После охоты он вернется в Бховани, и его задача будет считаться выполненной.
Беспорядки больше не повторялись ни в городе, ни, насколько ему было известно, на всех пяти тысячах квадратных миль кишанпурских владений. Раз в неделю из Бховани приходило письмо: в день, когда он уехал, Робин сел на маленького скорпиона; Джуэл, его пес, недавно подрался с шакалом; Джоанна купила у разносчика материал на новую шляпку и портной ее уже сделал - это обошлось в общей сложности в шесть рупий и четырнадцать анн. Кроме того, она "полагала", что вскоре получит приглашение на тигровую охоту; он знал, что ее не пригласят, но не решался написать ей об этом прямо. В его письмах "рани, по всей видимости, просто не задумывалась об этом" и "не может же он заниматься откровенным попрошайничеством". Это было неправдой - Шумитра об этом думала. Несколько раз он пытался завести такой разговор, но она незаметно уводила его в сторону. Он понял, что она намеренно избегает этой темы. Какой бы чудесной женщиной она не была, она оставалось княгиней и индианкой, и гордость не позволяла ему просить ее об одолжении. Комиссар пробыл в Кишанпуре только неделю и, уезжая, забрал с собой эскадрон Джулио. Еще шесть недель пролетели быстро - Родни занимался обучением местной армии. Он не ожидал, что ему удастся чего-то достичь за столь краткий срок и приступал к работе со смешанными чувствами. Сама работа его привлекала, но, наполовину уверовав, что рани - убийца, он испытывал сильнейшее нежелание помогать ей прочнее утвердиться на престоле.
Но уже через несколько дней неумелые и невежественные кишанпурцы разбудили его солдатские инстинкты. Через неделю он помнил только, что такие люди позорят военное сословие и занимался с ними так же рьяно, как со своей собственной ротой. Он даже морщился при мысли о том, как бежит время, но знал, что вернется в Бховани с чувством некоторого удовлетворения.
К Притви Чанду он проникся искренним расположением. Толстяк-капитан был обычным дворцовым прихлебателем и, если у него и имелась совесть, он тщательно скрывал ее за бездумным видом и потоками забавных историй. Служебная жесткость Родни наводила на него ужас, и индийцу понадобилось несколько недель, чтобы усвоить, что один и тот же человек может сурово отчитывать его на плацу, и веселиться и выпивать с ним в свободное время. Родни он напоминал грузного мотылька, но не мог не нравиться, а в такие вечера, как этот, был приятным собутыльником. Слегка опьянев от сладкого вина, тот откинулся на подушки у плеча Родни. В серебряной чашке его кальяна булькала вода. Время от времени он громко рыгал, потому что тоже хорошо поел, и теперь привычным способом выражал свою благодарность.
Родни обернулся к нему.
- Притви, неужели ты и твои друзья всегда так ... любезны с приезжими англичанами? Я-то думал, что вы будете сухи и сдержанны - в конце концов, вам не за что нас любить. Но все оказалось наоборот, особенно в последние недели.
Притви почесал живот и лукаво усмехнулся.
- Если вы говорите о Ее Высочестве, капитан, то кто я такой, чтобы судить ? Не сердитесь, я шучу - но вы же знаете, что вы ей нравитесь. Она очень необычная женщина.
Он машинально оглянулся, чтобы убедиться, что никто не подслушивает.
- Ярые сторонницы старых обычаев хо...хотели бы, чтобы она заперлась на женской половине до конца дней - может быть, даже совершила сати. Вам известно, что большинство князей уже съехались на охоту? Со всеми своими женами и наложницами? У меня есть девочка наверху, так она говорит... слышать не может, как эти чужеземки обсуждают виз...вызывающее поведение нашей рани. Чешут языки не переставая - и так весь день напролет.
Он икнул и помахал в воздухе пухлой рукой.
- Зря только время теряют. Рани как-то сказала, что даже когда она была вот такой крохой, она знала, что будет не как все. Во всей Индии не найдется женщины зн...знатного рода, которая отважилась на то, что сделала рани. Она просто чудо - ее все боятся. Такая женщина, как она, похожа на тигрицу с крыльями - что-то ненормальное. Слушайте, вы ведь ей это не передадите, а? Я пьян, как Камадэва.
Родни потряс головой и втянул дым через отделанный янтарем чубук кальяна. Все это была чистая правда: она напоминала пламя или стальную пружину, а сила и размах ее страстей наводили ужас. Ее гнев была подобен удару молнии, она даже стояла так, как будто яростно утверждала свою неподвижность. Он не собирался искать с ней встречи, отчасти потому, что стыдился своей ночной вспышки на крепостном дворе. Делламэн представил его на частной аудиенции, после чего рани сама стала делать дальнейшие шаги. Родни пытался придерживаться холодного официального тона, но тщетно - слишком сильные она возбуждала в нем чувства: будь то презрение, неприязнь, недоверие, страх или восхищение. За десять дней, прошедшие после отъезда Делламэна, он испытал все это, именно в таком порядке. Они виделись по два-три часа каждый день. Она никогда не закрывала при нем лица; выспрашивала мельчайшие подробности его службы и жизни; иногда даже просила его называть ее по имени, Шумитрой - это должно было помочь ей "думать по-английски". Она считала, что так лучше поймет, что он имеет в виду. Конечно, никакого толку от этого быть не могло: во всем мире не нашлось бы англичанки, подобной рани Шумитре, правительнице Кишанпура.
Музыка заиграла громче; танцовщицы извивались, их пальцы переплетались, серебряные браслеты бренчали и позвякивали. Притви Чанд повысил голос:
- Ну и шум! Вы знаете мисс-сахибу - кажется, ее зовут Лэнгфорд - она еще провела у нас шесть месяцев в прошлом году? Так вот они с рани друг дружку ненавидели, потому что окажа ... оказались слишком похожи.
Родни открыл рот, чтобы возразить.
- Ох, капитан, не спорьте. Одна индианка, другая англичанка; одна имеет власть делать, что ей вждумается, другая хотела бы ее иметь. А любезны мы с вами так потому, что вы нам пришлись ко двору - хотя вы и англичанин просто до чертиков. ... Пр...простите, капитан.
Родни улыбнулся. Может, это и правда. А может, у них имелись другие, более возвышенные, причины, может, они хотели быть уверенными, что он хорошо отзовется о них комиссару. Но все равно слышать это было приятно. Он сказал:
- Спасибо, Притви Чанд. Вы все приложили столько усилий, чтобы меня развлечь - все эти охотничьи угодья, которые вы мне показали...
Притви Чанд захихикал. Родни нахмурился, потом расплылся в глуповатой улыбке. В самом начале Притви, Шивчаран и золотистый мальчик действительно ходили с ним охотиться. Один из них обязательно сопровождал его, чтобы показать, где пролетают лесные птицы, и где кормится дикий красный петух. Они плелись за ним по пятам и мешали заниматься собственными поисками. Однажды, желая отсидеть зорьку и полагая, что нет нужды беспокоить кого бы то ни было в четыре утра, он ускользнул в одиночку. Хмурый Шивчаран пустился за ним бегом. Потом он сболтнул, в чем была причина его спешки: деван опасался, что Родни может заблудиться в джунглях, или с ним что-нибудь стрясется. Деван отвечал за него перед рани, поэтому кто-то из офицеров должен был обязательно сопровождать его, когда он покидал крепость. Сам деван, казалось, постоянно был в отлучке.
Но так дела обстояли только в первые недели. Весь последний месяц его сопровождала сама рани. Она говорила без умолку, требовала, чтобы он учил ее стрелять, спрашивала его совета, какие ружья лучше заказать в Англии. Она была около пяти футов ростом, крепкого сложения, с большими выразительными черными глазами. Именно она сидела рядом с ним в засаде, когда деревенские жители принесли известие, что появился леопард; именно она убила леопарда и захлопала в ладоши, как маленькая девочка.
Ему хотелось поблагодарить Притви Чанда и за другие удовольствия, кроме охоты. Он широким жестом обвел танцовщиц, бутылку дорогого коньяка на столике, прислугу в ливреях за своей спиной и разбросанные по полу подушки.
- Ну и , конечно, все это...
Притви счастливо улыбнулся.
- Мы хотели, чтобы вы увидели нашу жизнь, капитан, увидели, какие мы есть. Это лучшие шлю...танцовщицы в княжестве. У вас все еще такой вид, как будто вы на плацу - и лишь на время расслабились. Вы что, никогда не отдыхаете? Попробуйте хоть раж...зок, почувствуйте себя властителем - побудьте Джонатаном Сэвиджем.
- С тех пор прошло почти восемьдесят лет, Притви.
- И за это время среди вас перевелись искатели прик ...приключений? Что, остались только винтики большой напыщ...щ...ной машины? Ну пожжлуста, попробуй, сделай мне приятное.
Родни подумал, а что если на самом деле дать себе немного воли? Делламэн и Джулио давно уехали, и вокруг не было ни одного англичанина, который мог бы его осудить. Он легонько и мелодично отрыгнул и усмехнулся.
При дворе Рани жило несколько стариков-сказителей. По вечерам они повествовали о Раванах - об их былом величии, о соколиных охотах и охотах на тигров, о войнах, пытках, и о сражениях. Родни забросил Марко Поло - стариковские рассказы были столь же правдивы и не менее захватывающи. Рани побуждала их вспоминать о расцвеченных легендарным блеском похождениях его прапрадеда, Джонатана Сэвиджа: о том, как он жил, подобно радже, и как наконец уехал, нагруженный дарами и добычей стоимостью в полмиллиона рупий. Куда, к черту, он мог их подевать, хмуро удивлялся Родни. Ему, во всяком случае, ничего не досталось.
В комнате было жарко. Позолота, вино, музыка... Вся эта роскошь пробудила в нем зависть. Жалкие четыре сотни рупий в месяц, за жемчуг Джоанны до сих пор не уплачено, понадобятся средства на образование Робина - и будут ведь еще дети, когда она преодолеет свой страх и эти притворные опасения за свою фигуру; или это страх у нее притворный? И почему никто не предложит ему хорошенькую большую взятку? За что только? Какой смысл кому бы то ни было сейчас подкупать офицера? Вот штатского - другое дело! Конечно, в середине прошлого века все было бы иначе. Индия в ту пору была золотыми джунглями, и сам он вел бы себя по-другому. Джонатан Сэвидж брал взятки и ничуть не стыдился этого. Еще отец Родни, Вильям Сэвидж, который, насколько ему было известно, за всю свою жизнь не взял ни одной, считал, что продажность вовсе не позорит мужчину - так же, как не позорят его распутство, пьянство, вообще любые пороки, кроме трусости. Таков был моральный кодекс восемнадцатого века, кодекс светских людей времен принца-регента. Неприятности начались, когда этот чертов Альберт навязал свою нудную немецкую добропорядочность сначала королеве, а потом и всем ее поданным. Когда-то англичане отличались буйным нравом. Теперь они стали невыносимо скучны. Впрочем, горевать об этом было уже поздно: он сам был воспитан в новых правилах, и не смог бы принять взятку, даже если бы захотел, и даже если бы нашелся дурак, готовый ее дать.
Он отбросил упавшую на лоб прядь и хмуро выпил еще. Притви Чанд заснул с открытым ртом, раскинувшись на алом шелковом покрывале. Сонным взглядом Родни отметил, что в комнате осталась гореть только одна лампа, расположенная в дальнем углу. Немногие оставшиеся гости - все мужчины - куда-то незаметно скрылись. Исчезли и слуги. Алые с золотом драпировки плыли у него перед глазами в неясном мерцании лампы. Занавеси на балконе, где играли музыканты, оказались задернуты. Во мраке гравировал арабески дутар, и кто-то бил обеими руками в барабан: каждая рука отбивала свой собственный ритм, отличный от ритма, задаваемого дутаром. Все три ритма то расходились, то в какой-то момент на мгновение сходились, чтобы после паузы вновь разойтись и вновь встретиться. Перед ним танцевали шесть девушек - их руки извивались в такт музыке, замирая, когда замирала она. У каждой девушки на правой лодыжке было по два браслета. Браслеты вызванивали: "клинк-клинк, клинк-клинк". На стенах поблескивали серебряными вензелями мечи и щиты. Свет мерк.
Посреди комнаты на полу трепетала смуглая девушка. На ней не было ни браслетов, ни развевающейся юбки, ни тесно прилегающего лифа. Ее нагое тело зашевелилось и по нему заскользили блики света. Притви Чанд продолжал спать. Остальных танцовщиц поглотил внешний мрак. Должно быть, где-то там, в темноте, они сплелись с солдатами или придворными, сплелись, как каменные изваяния в храмах - изваяния женщин, распростертых в объятиях многоруких богов, - сплелись навеки, вырезанные из одного камня.
Девушка вытянулась прямой напряженной стрелой. Через мгновение она уже изгибалась луком, луком с натянутой тетивой. Тетива ослабла - она превратилась в женщину, медленно извивающуюся в экстазе. Ее груди колебались в такт ее неуверенным, робким шагам, губы приоткрылись, а глаза были как у слепой. Она кружила вокруг него, ее бессильное трепетное тело все время оставалось в пределах досягаемости. Он протянул руки и схватил ее за ягодицы. Пальцы впились в податливую плоть.
Тяжело дыша и втягивая воздух ноздрями, он глубоко заглянул ей глаза. Ключ был спрятан в ней, не в нем. Пылай ее глаза бесстыдным огнем желания, он не смог бы остановиться, пока не утолил бы его. Она пошевелилась, и его пальцы напряглись. У нее были карие глаза, и в них стояла глухая стена пустоты.
Он тихо вздохнул и ослабил хватку. Славная девушка, милая славная девушка-стрела. Она сделала все, что могла. Он потрепал ее по ягодицам, улыбнулся и мягко оттолкнул от себя. После долгого изумленного колебания она улыбнулась и медленно, шаг за шагом, стала отступать назад, во мрак. Отпечаток ее образа сохранялся на сетчатке еще несколько мгновений - большие глаза, гладкие волосы, робкая улыбка и мелкие белые зубы. Притви Чанд продолжал спать.
Мелодия дутара спускалась вниз по лестнице звуков. В самом низу ритмы встретились в последний раз и растворились в тишине. Воротник рубашки давил горло. Он поднялся на ноги, осторожно вышел из комнаты, и по переходам поднялся на крышу крепости.
Повеяло прохладой. Дневные облака уже разошлись и над головой нависало сводом мерцающих огоньков чистое небо. Облокотившись на парапет, он закурил чируту, следя глазами, как уплывает на север и тает среди звезд струйка дыма. По ночам ветер почти всегда дул с реки. Он рассматривал черную громаду крепости, припавшую к земле у его ног.
Первоначальное, совсем небольшое здание было построено в шестнадцатом веке, на самой заре Могольского владычества, одним из Раванов. К наружным укреплениям явно приложил руку французский инженер - Притви Чанд утверждал, что уже при другом Раване, в 1710 году, один из учеников Вобана был приглашен перестроить крепость. Ее по очереди брали все снова и снова мараттхи, раджпуты, Моголы и, наконец, англичане. Уже пятьсот лет Раваны управляли из нее своими владениями: как самодержавные владыки, как наместники Моголов и данники мараттхов, и наконец как пленники и игрушка англичан. Их хватка то ослабевала, то усиливалась вновь, но никогда не исчезала совсем. Крепость продолжала жить вместе с ними. Рани по-прежнему давала аудиенции в огромном нижнем зале; по переходам по-прежнему сновали солдаты и слуги; и хотя сейчас темницы пустовали и населяли их только летучие мыши, но разные мелочи - запах аммиака, кучки обызвестковавшегося кала по углам - свидетельствовали, что еще недавно, может быть, только вчера или в прошлом месяце, в них были заключенные, и что они будут и впредь.
Но на самом деле крепость умирала - вся эта громада влачила призрачное существование. Родни медленно прошел по дорожке вдоль парапета и остановился у южного фасада, над гаремом. Фонтаны, когда-то услаждавшие скучающих женщин, высохли; мраморные беседки, выстроенные в подражание Эль Хадамайну, обезлюдели. Князья умерли, былые споры улеглись. Вокруг него теснились толпы владык, бесследно исчезнувших в водоворотах истории и ныне лишенных всего, неподвластных времени. Каким великолепным сплетением шелка и стали все это было когда-то!
Он вздрогнул, ощутив костями веяние смерти, думая о древесных корнях, проросших сквозь каменную кладку, о листьях лилий и речных водорослях, которыми заросла вода у подножия бурого утеса. Прошло по меньшей мере пятьдесят лет с тех пор, как лодки с балдахинами последний раз увозили по реке раджу и его придворных. Теперь собаки то и дело бегали взад-вперед через калитку, проделанную в главных воротах, и задирали ноги под аркадами, а под северной стеной смердела помойка. Когда-то роскошные мундиры солдат личной охраны висели лохмотьями.
Очертания земли проступали густой чернотой на черном горизонте. Он смотрел, как мерцают караульные огни в его лагере, в миле вверх по течению.
Он никогда не разговаривал с нею по ночам, и сам не знал, почему ожидал ее прихода. Облокотившись на парапет, он повернул голову. Она была здесь - бледный овал лица в слабом сиянии золота и серебра. Сари окутывало ее плечи, в разделявшем черные волосы проборе светились звездочки, черные глаза были устремлены на него - и никогда еще они не казались ему такими огромными и выразительными. Губы выкрашены темной помадой, на лбу нарисован круглый красный знак касты, а на правой руке искоркой огня горит рубиновое кольцо. Он знал, что она вовсе не удивилась, застав его на крыше.
Она оперлась на парапет рядом с ним и, с минуту помолчав, мягко спросила:
- На что вы смотрите?
- На огни. Там мой лагерь.
Она непринужденным движением положила руку ему на рукав.
- Почему вы не позволяете мне поехать посмотреть на него? Это же мои владения. Я хочу знать, на что похож сипайский лагерь. Покажите мне его завтра - прошу вас.
Он улыбнулся и глубоко втянул дым в легкие.
- Нет, мадам. Этого я делать не стану.
Он почувствовал, как она на мгновение напряглась и тут же расслабилась. Она вздохнула, не убирая руку с его руки:
- Простите. Временами я забываю, что ваша английская Компания мне неподвластна. Но мне так хочется это знать. Я никогда не была ни в одном лагере - мне не позволяли. Когда в понедельник я отправлюсь на Кишанский водопад, это будет в первый раз. Расскажите мне о своем лагере.
На берегу реки светились во мраке огни, и он тоже уже был там. Лицом к воде выстроились в один ряд палатки, вдоль них ходили часовые; то и дело у Обезьяньего колодца вспыхивали ссоры обезьян; с того берега раздавался певучий кашель леопарда; солдаты спали. Вряд ли ее интересовало это. Он стал отвечать, делая перерывы между фразами. Она хорошо, хотя и чересчур правильно, говорила по-английски, и легко понимала английскую речь, только говорить надо было медленно.
- Самое интересное вы уже пропустили - выбор места и установку палаток. У нас сипаи начинают ставить палатки все одновременно, по сигналу трубы, причем команды стараются опередить одна другую. Потом они окапывают их канавками для стока воды и это их всегда очень веселит - не знаю, почему. В одной палатке я сплю, другая служит мне канцелярией, а еще я в ней отдыхаю и читаю. Когда нет дождя, я ем на воздухе. Сипаи лепят для меня около одной из стен палатки очаг из глины. Денщик вместе с носильщиком расстилают внутри мои циновки - прямо на траву. В тот день, когда мы разбивали этот лагерь, Рамбир изображал бродячего пуштунского торговца коврами. Не знаю, видели ли вы таких, но обычно в холодный сезон их приходит с севера великое множество. Он помахивал циновками и издавал булькающие звуки, словно вытягивая ноги из густой грязи. Именно так, по их мнению, говорят пуштуны и это их всегда забавляет. Все сипаи, которые могли его слышать, не переставая работать, давились от смеха. Но Рамбир - великий насмешник, и этого ему показалось недостаточно. В свою тарабарщину он всунул одну вполне разборчивую фразу: 2Великолепные ковры - для вас по восемь анн - для сахиба по восемь рупий!" И все искоса глянули на меня, чтобы определить, понял ли я, в чем соль.
Он рассмеялся, согретый воспоминаниями.
- Потом мы очищаем лагерь от камней и устраиваемся со всеми возможными удобствами. Знаете, некоторые офицеры навешивают на свои палатки стеклянные двери. Когда больше нечем заняться, я чищу ружья. По вечерам ко мне в палатку приходят туземные офицеры, и я сижу, вытянув ноги, в расстегнутой рубахе, пока мы обсуждаем, что делать завтра и все такое. Иногда, когда становится прохладно, приходится накидывать шинель.
- А когда вы начинаете работу?
- Пока еще довольно поздно. Ни медник, ни горячечник еще не начали петь, а именно их пение означает начало жаркого сезона. Подъем пока еще трубят в шесть, первое построение - в семь, но скоро я перенесу их на час раньше. Сейчас к одиннадцати уже припекает вовсю. Мундиры у нас толстые и мы обливаемся в них потом. Это хорошая жизнь, самая лучшая, какая может быть. Под деревьями вьются летучие мыши. В сумерки я вслушиваюсь в реку. Крепость оттуда кажется особенно большой, черной и квадратной. Боюсь, что так она мне нравится больше, чем изнутри.
Она сняла руку с его рукава и поправила сари так, что оно скрыло обращенную к нему часть лица.
- Что-то похолодало. Вы видите мою страну как человек, рисующий картины, а ведь вы солдат. Величайший герой в нашем роду был похож на вас. Его звали Рудрапарсад Раван. Вы знаете, что я тоже принадлежу к роду Раванов, только к другой ветви? Впрочем, откуда чужеземцу - нет, это неправда! Никогда англичане не были здесь совсем чужими, и никогда не будут. Хотя я хотела бы думать иначе.
Ее тихий, взволнованный голос замер. Спустя минуту она заговорила иным, легким тоном.
- Мне следовало бы родиться мужчиной. Здесь пахнет гораздо лучше, чем от женщин в гареме - фу! Вы помните охоту с гепардом? Правда, Родни, это было великолепно?
Он кивнул. Это было в конце января. В шесть утра охотники собрались на крепостном дворе. Ему вспомнился холодный звон фонтана и неясные очертания трех огромных слонов, беззвучно переступавших с ноги на ногу и помахивававших хоботами. Всю дорогу их окружали затихшие поля. Слоны, покачиваясь, шли по мелководью тумана. За их спиной первые лучи солнца залили стены крепости бледным сиянием. Поскрипывали паланкины, проплывали мимо лачуги и деревья; все молчали. Шумитра, крепко держась за плетеный край паланкина, втягивала ноздрями свежий утренний воздух.
Через милю они оказались в рощице из семи высоких деревьев и семи деревьев пониже. Это был Обезьяний колодец, находившийся прямо позади его лагеря. По обе стороны дороги валялись куски плит - остатки развалившейся облицовки колодца. Среди ветвей что-то лопотали, пронзительно вскрикивая, серые длиннохвостые обезьяны-лангуры. Место когда-то получило название в честь их предков. Она молча показала на колодец; в трех футах над землей раскачивалась черно-оранжевая голова. Горло кобры было окрашено в золотисто-желтый цвет, а оливково-зеленая, с белыми зигзагами спина терялась среди камней. Полностью раскрыв капюшон, змея следила, как слоны проходят мимо. Когда они миновали ее, Родни оглянулся и увидел, как она развернулась, и как зеленый канат заскользил по пыли. Обезьяны залопотали громче.
Помнил ли он все это? Когда она обращалась к нему "Родни", это означало, что она пытается встать на чужую точку зрения и увидеть все так, как видит он, англичанин.
Он снова кивнул.
- Конечно, Шумитра. И знаете, что мне напомнила это охота? Гобелены в зале для аудиенций.
В тот день сквозь подзорную трубу он увидел сцену на гобелене. Бежала антилопа, следом за ней бежал гепард - а гепард бегает быстрее всех животных на свете. Назвать это настоящей охотой было нельзя, но это было прекрасно. В своей симметрии погоня уже не воспринималась как движение - в памяти Родни остались только застывшие силуэты. Не ужас, а игра в ужас под утренним солнцем; не движение, а уток бега, скользящий по основе земли. Казалось, обе фигуры все еще вышиты в той долине, и антилопа продолжает бежать и продолжает жить.
Он сказал:
- Скоро все кончится. Мне надо возвращаться. После этого в Бховани будет скучновато. Я обязан всем вам, мадам. Не знаю, как благодарить вас.
Она не ответила. Все скоро кончится... На самом деле все уже кончилось - кончилось тогда, когда стали съезжаться на охоту раджи. День за днем они все прибывали, со своими лошадьми, слонами и разукрашенными повозками. С дальнего юга прибыл великий Джамалпур; в востока - раджи Гангоха, Тикри, Гохана, Килои, Мамакхары и Ганешгара; с северного Пятиречья, из Пенджаба - правитель сикхов, повелители Пиллоры и Тарн Тарана; мусульманские навабы Джелалабада и Пуркхи; раджа Лалкота с огромной свитой - ему не пришлось совершать далекое путешествие, потому что Кишанпур и Лалкот разделяла только арендованная территория Бховани; раньше они граничили.
Во времена его отца князьям ни за что бы не позволили устроить такое сборище. Это означало бы, что готовится заговор или война. Но теперь - Компания была сильна, и раджам дозволялось потешить себя большой охотой на тигров.
Рани внезапно сказала:
- Англичане... они все появятся завтра. С вице-губернатором из Агры я уже знакома, и, само собой, с мистером Делламэном. Кажется, я видела и толстого полковника - Бул...эстрода? Остальных я не знаю. Среди них будет генерал-майор из Гондвары. Что он за человек?
Родни рассматривал горку пепла на чируте. Хотел бы он знать, что у нее на уме. Что-то совершенно непредсказуемое - может, лучше этого и не знать. Он решил, что она хочет дать ему возможность за болтовней скрыть свою печаль и подавить чувства. Он ответил легко и небрежно:
- Сэр Гектор Пирс? Он принял командование в Гондваре в прошлом ноябре. На службе Короны. Кажется, пехотный генерал. Ростом как раз вам до колена, мадам, и известен под несколькими прозвищами - Баронет, Наполеон Ничтожный ...
-Он хороший генерал?
Он поднял глаза, изумленный тем, с каким почти не скрываемым жаром она задала свой вопрос. Он понятия не имел, какой из Пирса генерал: в Крыму тот, похоже, не сражался, а что касается Индии, то тут он был и вовсе не известен. Он сказал:
- Не знаю. Могу сказать одно - он не так-то прост. Я его видел только однажды. Я как раз муштровал своих людей на плацу в Бховани и даже не знал, что из Гондвары приехал генерал. И вдруг увидел коренастого коротышку, ростом футов пять, в простом коричневом костюме и черном цилиндре. Он стоял на переносной подставке, которую, наверно, его грум всюду таскает за ним. Под мышкой он как саблю держал сложенный зонтик; руку спрятал за отворот сюртука и слегка выставил вперед челюсть - точь в точь как на изображениях Наполеона. Позади стоял грум, придерживая его коня - серого жеребца по меньшей мере шести футов в холке. Несколько моих сипаев, из тех, что были свободны от дежурства, присев перед ним на корточки, робко его рассматривали - и я их не виню. Он не обращал на них никакого внимания. У него было одутловатое лицо, нос крючком и широкая борода. Конечно, я сразу понял, кто это, потому что о нем много острили еще тогда. Мне захотелось засмеяться.
Он повернулся, бросил окурок чируты за парапет и проследил взглядом, как падающий огонек исчез под стеной.
- Я подошел, чтобы отдать честь. И тут мне расхотелось смеяться. У него ледяные глаза; он очень вежлив, всегда говорит только шепотом, улыбается заученной улыбкой, но что за ней скрывается, постигнуть невозможно. Мы немного поговорили, потом он взобрался на свою огромную лошадь и поскакал к Хребту со сложенным зонтиком под мышкой. Я стоял и смотрел ему вслед. По сю пору не знаю, то ли мне очень хочется узнать его поближе, то ли наоборот - никогда больше не видеть.
Больше он ничего не мог из себя выжать; по правде говоря, сейчас сэр Гектор его вовсе не интересовал. Надо было заканчивать разговор, прощаться и возвращаться в лагерь. Его окутывало знакомое тепло присутствия Шумитры: часы, проведенные ими вместе делали естественной эту встречу в такой час и в таком месте. Он понимал ее; они были друзьями на условиях, устраивавших обоих, хотя никогда не обсуждавшихся вслух.
Теперь его не волновало, убила ли она на самом деле своего мужа. В Кишанпуре сама мысль об убийстве не вызывала внутреннего протеста. К тому же, думал он, старый раджа мог попытаться унизить ее самым скотским образом, и только ей это было известно. Конечно, ей достало бы решимости для убийства - но только в гневе, или, быть может, из-за любви, или из-за этих кишанпурских земель. Она не могла бы убить для себя.
Их дружба существовала внутри определенных границ. С одной стороны, она никогда не обсуждала с ним действительно важных проблем княжества, хотя ему хотелось бы поговорить с ней о вещах, которые были так близки к ее сердцу. Как-то он видел, как она рассеяно гладила шероховатую стену крепости, как будто это была щека ее ребенка. Эту границу выстроила она. Он полагал, что она опасается английского вмешательства и никогда не заговаривал на запретные темы.
Существовала и еще одно ограждение, касавшееся разницы их полов. Его он возвел сам, но теперь не был уверен, кто заботится о том, чтобы оно оставалось нетронутым. В самом начале она всячески выставляла свой пол напоказ - любой ее жест подразумевал приглашение, она то и дело как бы случайно касалась его своим телом. Тогда это его удивляло и тревожило. Узнав ее лучше, он пришел к выводу, что ее подстрекало стремление уничтожить то чувство расового превосходства, которым, как она предполагала, он обладал; она хотела заставить его признать индианку красивой и вызвать к себе влечение. Будь он из другого разряда англичан, такое влечение показалось бы ему унизительным, а она стремилась именно унизить его. В ту пору в ее глазах стояла стена пустоты - как в глазах сегодняшней танцовщицы.
И слава Богу. Его ограда была очень уязвимой; его страстно влекли женские тела, а Джоанна не могла - или не хотела? - утолить эту страсть. Ох, еще и это! Он нахмурился. С недавних пор Шумитра стала стеснительной и едва поднимала не него глаза.
Он собрался с духом, чтобы попрощаться и покончить с переживанием внезапной близости здесь, в вышине. Колдовству пришел конец, и он никак не мог найти нужные слова. Он лихорадочно подыскивал какую-нибудь небрежную фразу, но сумел произнести только: "Шумитра!"
Она вздрогнула и перебила его с неожиданной резкостью:
- Капитан Сэвидж, я хочу освободить моего девана от части его обязанностей. Я хочу, чтобы вы вместо него стали командовать моей армией. Я решила, что только английский офицер сумеет привести ее в должный вид, и я хочу, чтобы так и было.
- Почему? - этот ошеломленный вопрос вырвался у него инстинктивно, помимо воли.
-Потому что мне ... о, из гордости. Понимаете?
Он кивнул, и это было глупо. Делламэн говорил нечто подобное, но сам он ей не поверил, хотя не мог объяснить, почему. Она продолжала:
- Вы знаете свое дело. Я наблюдала за вами, я видела, как изменились мои офицеры. Мы заключим контракт на десять лет. Может быть, потом вы захотите остаться на более долгий срок. Люди меняются. Вы получите туземное звание генерал-майора с жалованьем четыре тысячи рупий в месяц. Сообщите мне о своем решении до конца охоты на тигров.
Последние слова она проговорила дрожащим голосом. Она перебежала дорожку на крыше и он услышал, как торопливые звуки ее шагов затихают на лестнице.
тут вы можете оставить отзывы или комментарии к тексту
|
Дальше
